...Между возможным и химерой
Нет силы проложить межу,
И как в неслыханную веру,
В твою любовь перехожу.
...Осталось придумывать небывалые созвучья,
Малярною кистью вычерчивать профиль тонкий лица
И душу, хотящую крика, измучить
Невозможностью крикнуть о любви до конца!
Вадим Шершеневич.
Я грущу в кабаке за околицей,
И не радует душу вино,
А метель серебристая колется
Сквозь разбитое ветром окно.
В полутёмной избе низко стелется
Сизым клубом махорки струя.
— Ах! Взгляни, промелькни из метелицы,
Снеговая царевна моя!
Из лугов, из лесов густодебреных,
Из далёких жемчужных полей
Покажись мне на крыльях серебряных
Голубых, снеговых лебедей.
Покажись мне безлунной дорогою,
Хоть на миг из тумана явись,
И рукою печальной и строгою
Моих глаз воспалённых коснись!
Неужель одному мне суровую
Перенесть мою горе-судьбу?
Иль залечь одному мне в кедровую,
Благовонную смертью избу?
Никого! Я один за околицей
Упиваюсь тяжелым вином,
Да метель серебристая колется
И играет разбитым окном.
Вадим Шершеневич.
Ах, мимолётно всё в веках:
И шаг чугунный полководца,
И стыд побед, и мощный страх, -
Лишь бред сердец веками льется!
1931
Звонко кричу галёркою голоса ваше имя,
Повторяю его
Партером баса моего.
Вот ладоням вашим губами моими
Присосусь, пока сердце не навзничь мертво.
Вас взвидя и радый, как с необитаемого острова,
Заметящий пароходного дыма струю,
Вам хотел я так много, но глыбою хлеба чёрствого
Принёс лишь любовь людскую
Большую
Мою.
Вы примите ее и стекляшками слёз во взгляде
Вызвоните дни бурые, как пережжённый антрацит.
Вам любовь дарю, — как наивный ребёнок любимому дяде
Свою сломанную игрушку дарит.
И внимательный дядя знает, что это
Самое дорогое ребенок дал.
Чем же он виноват, что большего
Нету.
Что для большего
Он еще мал?!
Это вашим ладоням несу мои детские вещи:
Человечью поломанную любовь и поэтину тишь.
И сердце плачет и надеждою блещет,
Как после ливня железо крыш.
Вадим Щершеневич.
Март 1918
Не надейся, что живёшь в двадцатом веке в Москве!
Я пророк бесшабашный, но строгий!-
И от этого потопа моей любви
Ни в каком не спасёшься ковчеге!
Вадим Шершеневич.
1923
Эпизоды и факты проходят сквозь разум
И, как из машин, выходят стальными полосками;
Все около пахнет жирным наркозом,
А душа закапана воском.
Электрическое сердце мигнуло робко
И перегорело. — Где другое найду?!
Ах, я вверну Вашу улыбку
Под абажур моих дум.
И будут плакать — как весело плакать
В электрическом свете, а не в темноте! —
Натыкаться на жилистый дьявольский коготь
И на готику Ваших локтей.
И будут подмаргивать колени Ваши,
И будет хныкать моя судьба…
Ах, тоска меня треплет, будто афишу,
Расклеив мою душу на днях-столбах.
Вадим Шершеневич.
13 июня 1913
...В правоту закованный книгами весь,
Это ты запрещаешь поверить иконам.
Я с отчаяньем вижу мир весь насквозь
Моим разумом, словно рентгеном.
Вадим Шершеневич.
1923
Из-за глухонемоты серых портьер, це- пляясь за кресла кабинета, Вы появились и свое сердце Положили в бронзовые руки поэта. Разделись, и только в брюнетной голове чер- епашилась гребёнка и желтела. Вы завернулись в прозрачный вечер. Как будто тюлем в июле Завернули Тело. Я метался, как на пожаре огонь, ше- пча: Пощадите, не надо, не надо! А Вы становились всё тише и тоньше, И продолжалась сумасшедшая бравада. И в страсти и в злости кости и кисти на части ломались, трещали, сгибались, И вдруг стало ясно, что истина — Это Вы, а Вы улыбались. Я умолял Вас: «Моя? Моя!», вол- нуясь и бегая по кабинету. А сладострастный и угрюмый Дьявол Расставлял восклицательные скелеты. Вадим Шершеневич. 1916
Всё бытие и сущее согласно
В великой, непрестанной тишине.
Смотри туда участно, безучастно,—
Мне всё равно — вселенная во мне.
Я чувствую, и верую, и знаю,
Сочувствием провидца не прельстишь.
Я сам в себе с избытком заключаю
Все те огни, какими ты горишь.
Но больше нет ни слабости, ни силы,
Прошедшее, грядущее — во мне.
Всё бытие и сущее застыло
В великой, неизменной тишине.
Я здесь в конце, исполненный прозренья,
Я перешёл граничную черту.
Я только жду условного виденья,
Чтоб отлететь в иную пустоту.
А.Блок.
17 мая 1901
